Публикации

Полная дура

Она считала себя полной дурой, но ничего не могла поделать.

С фигурой был полный порядок, поэтому полной она была только дурой. Ее распирало от дурных мыслей. Причем дурных не в понятии писателей девятнадцатого века. Они не были плохими по содержанию. Они были пустыми, недоброкачественными, недоделанными, что ли. Потому ее так и распирало: быть полным пустых мыслей — это хуже желудочного расстройства. Она страдала от собственной бездарности. И только нам, как сторонним наблюдателям, может быть очевиден ее умственный потенциал, из-за которого с ней, собственно, и происходили те вещи.

В принципе, дурость (раз уж она сама себя так величала) заключалась в невозможности выбрать один вариант из миллиона возможных. Удивительно, как она только умудрялась одеваться за одно утро, потому что с такой нерешительностью можно простоять сутки с двумя неодинаковыми кофточками возле зеркала и остаться голой. Впрочем, ни она, ни, разумеется, мы не склонны доводить дело до абсурда. Одно дело — решить, что ты хочешь на ужин, другое — выбрать один из двух жизненных пути. Стоять на важнейшем перепутье, да еще и без поясняющего сказочного камня, и пытаться найти максимально безболезненное решение для нее было ежедневным мучением. Можно даже сказать, ежечасным, потому что при наличии идеи Ирка мучилась ею не одну неделю, а долгие месяцы, вставая с ней, работая и отдыхая с ней, ложась с ней спать и тд, и тп.

Она всегда думала о других, а точнее, пыталась думать о других, руководствуясь, конечно, своими пристрастиями и влечениями. Приняв то или иное решение, она не всегда оказывалась права. По крайней мере, так казалось поначалу. Ирка мучилась, хотя на самом-то деле никто ничего вокруг не замечал, и для остальных жизнь текла в прежнем русле.

Сегодня глупых поступков еще не было, но первый возможный уже назревал. Она сидит в машине и думает, как быть. Это тот самый момент, когда неразрешимая задача, имеющая вроде бы сиюминутное значение, на самом деле, гложет ее сознание уже целый год. Для нее это, безусловно, уже. Когда-то она и о такой цифре всерьез задуматься не могла. Не то чтобы мозгов не хватало, просто не было организации движения молекул серого вещества, которые выстраивали перед ней невероятную картину жизни на такой продолжительный срок. Слишком много эмоций, слишком много страсти.

Да, она была страстной. Она могла заплакать от музыки и фильма, от книжки и воспоминаний, от обиды. Довести такой чуткий организм до последней точки не было сложной задачей. Но это, однако, не означает, что вся жизнь проходила в слезах. Обида — это оскорбление в последней инстанции. Это результат неправильного хода мысли, приведшего к непониманию с любимым человеком. Обида на ситуацию, которая диктует условия и не позволяет вырваться, сломать ее. Ситуацию, отнимающую у нее любовь — весь смысл ее страстной души.

Год она болтается за высоким и загорелым мачо по имени Александр. Надо было быть настоящей идиоткой, чтобы влюбиться именно в него. Это одно из ее самых больших переживаний последних лет: зачем, дура, зачем в него, дура? Роман на работе — что может быть прозаичнее и непоправимее? Даже при самом плохом, дурацком развитии событий они будут обречены видеть друг друга каждый день, работать с одним материалом, в чем-то даже соперничать, иметь общие устремления, а порой, и достижения. Раньше ей это казалось раем на земле, и Саша ей подыгрывал. Брал ее в свои проекты, пользовался придуманными Иркой слоганами, с удовольствием смотрел на ее жизнедеятельность. Она размечталась. Женщине мечтать, как известно, опасно. Молекулы из состава серого вещества постепенно организовались в стройные ряды и пошли куда-то навстречу этой самой мечте.

Последний удар по мечте был нанесен пару месяцев назад. «Я не люблю тебя», — как просто сказать эти слова и как сложно услышать. Она знает подобное отношение к людям — сама грешила, за что, наверное, и расплачивается. Как ее любил этот Вовка?! Да и она уже практически прикипела. Нет, нужно было бросить все (а бросать было кого) и разбежаться для прыжка на такую вершину, откуда и сверзнуться недолго. Ирка относилась к Вовке так же, как сейчас ее любимый и единственный относится к ней. «Я не люблю тебя, но мне очень приятно, когда ты рядом». Он была готова простить и это, но дальше последовала просто пощечина. «Ты по глазам поймешь, когда мне кто-нибудь понравится больше, чем ты». Иришка чуть со стула не упала. Такого мучительного ожидания ей еще никто не предлагал.

Ее дурные молекулы снова пришли в хаос. Что делать? Оградить себя от нежелательных переживаний? Но ведь уже поздно. Она влюблена, и душить чувство будет больно в груди. Именно так больно, как она и боялась, когда начала с ним общаться. Тогда на старте все постепенно растаяло, он сказал ей: «Я люблю и хочу, чтобы у моей дочурки были такие же глазки, как у тебя». Какая женщина не сойдет с ума от таких слов? Мужчина, который видит ее матерью своих детей — достойный мужчина, настоящий глава семьи, отец. Как глупо все теперь вспоминать!

«Я убью тебя, если ты играешь», — шептал он. А теперь оказывается, это мачо играл. Настоящий, немного жестокий, жизненный такой и циничный мачо. Да и правда, зачем ему мотаться с ней, ее переживаниями, не дай Бог, детьми, когда он может найти себе женщину по вкусу, по деньгам, по стилю и кругу общения в любой момент? Впрочем, она до сих пор под укоризненными взглядами подруг обсасывает мысль о том, что у него не было другой за этот длинный-длинный год.

Что ж делать, чтобы не потеряться? «Может быть, мне нужен кто-нибудь посильней?» — пытался он рассуждать вслух. У нее снова подогнулись колени — оказывается все это слабость: то, что она задавила свою гордость, то, что она всегда делала первый шаг для примирения, то, что она отмела все неприглядные стороны его жизни, любя все то, что было, уважая то, что еще можно было уважать. Прямо как в комедийной песне «Ты кинула». Я делала то, я делала сё. Ирочка заваливала его знаками внимания и письмами, ласкала его словесно и телесно, облизывала каждый уголок его тела, тогда как он так и не мог себя заставить поцеловать ее так, как она хотела и туда, куда она хотела. Кому это интересно, если нет любви? Вот еще одна трагедия. Но она и на подобную несправедливость закрыла глаза. «Не хочешь, не общайся», — каждый раз кидает он.

Что же здесь слабость, терпеть или уйти? Для нее уход был бы самоубийству, прекращению жизни, а самоубийц, как известно, даже на кладбищах не хоронят, потому что это грех. А грех — слабость! Она никогда не считала себя слабой. В ее почтовом ящике так и остались навсегда письма, которыми она хотела бы с ним попрощаться. А ведь каждое из этих посланий могло бы растопить самый большой в циничном мире человеческий морозильник. Оглядываясь назад, она не стала повторять ошибки молодости и снова наступать на грабли, то есть опускать топор с плеча. То есть письма не отправила. Она предпочитала рубить хвост по частям, хватаясь за каждую паршивую минимальную надежду, что их отношения будут тянуться годы. Эту надежду даже можно сформулировать по-другому: она с трепетом ждала, что в жизни Саши не окажется другой женщины, ведь он бросит Иришку, не задумываясь. Она просто боялась, как мышь.

В конце концов, глупо было требовать от него справедливости. С какой стати? Никакого уговора о любви до гроба не было. С какой стати жалеть себя, если ты, родная, не можешь предложить ему ничего взамен его нормальной, раскованной и насыщенной жизни. Плачь! Она и хотела заплакать, сидя в этом дурацком автомобиле (все у нее последнее время было дурацкое), который, конечно, ни в какое сравнение с его «Ягуаром» не шел. Иришка знала, что он должен был заехать в этот сервис, но увидев его машину у ворот, опешила. Так долго? Она была уверена, что он уже уехал. Туда идти нельзя. Зачем пересекаться сейчас, когда рычаги снова в его руках. Она прекрасно знает, что он подумает и что он скажет ей потом, после этой случайной встречи. Еще полгода назад она была бы по-детски счастлива, если бы пересеклась с ним хоть где-нибудь (через годик-другой — тоже). Но сейчас… Решив подождать минут пятнадцать не столько из ожидания, что он уедет, сколько из желания собраться с духом, она и сидит в машине. Какое решение глупее? Кто бы мог сейчас подсказать? Вокруг ни одной родной души. Даже на расстоянии мобильного телефона.

По истечении двадцати минут она вошла внутрь, практически сразу натолкнувшись на него. «Неужели нельзя было поехать в другой сервис?» — мелькнуло у нее в голове, но практически тут же развеялось, потому что в его глазах мелькнул хороший огонек. «Ну слава Богу, жить можно», — отлегло от ее сердца.

— Привет. А ты зачем здесь?

— Да вот, панель приборная погасла. Пустячок, а неприятно, — мямлила она на ватных коленках. — Ты шикарно выглядишь, отдохнул, еще похорошел. Я рада тебя видеть.

Как бы она хотела сейчас впиться в его губы, сказать ему о любви, ведь они не виделись десять дней. Но сейчас это невозможно — он сух, уже сух, и глазной огонек сумел затушить. Прощались и вовсе сдержанно. Вчера она не смогла приехать, хотя он ждал. Впрочем, ожидание было быстрым, скомканным и быстро разрешилось не в ее пользу. Он заснул, перенеся встречу, хотя, наверняка, хотел ее видеть. Но он горд. Если что-то гложет его внутри, то он душит эти сантименты одним решительным движением. Сколько она его ждала за этот год? Этого не знает никто. Да и умножить бы на десять, ведь это были часы любящего человека, которому порой каждая секунда, как удар молотком по пальцу. Сколько раз он все отменял, не мог, работал, не хотел, уставал. Сначала Ира была шокирована тем, что она не на первом и даже не на втором месте в списке его приоритетов, но потом успокоилась, пытаясь вернуть былую радость своей жизни. Как только она это делала, то тут же получала по голове.

«Пожалуйста, можешь сегодня заниматься своими делами, а я хотел провести с тобой ночь», — дразнил он, зная, что ее желание провести с ним ночь уже давно обесценилось, так как она жаждала каждой ночи, каждой минуты рядом с ним. Было бы непозволительной роскошью отказаться хоть от одного приглашения, сделанного им. Ни один проект не казался ей достаточно важным или принципиальным, чтобы не отменить все или почти все ради встречи с Сашкой. Он точно с таким же пренебрежением относился к интимным встречам, зациклившись на производстве. Сильный мужчина, независимый, деловой. Разве он должен быть другим?

После этой встречи в автосалоне он снова смеялся над ней: «Ты что? Хочешь жить, как я? Хочешь тусоваться, как я? Хочешь обслуживаться в таком же салоне?» Ирка мысленно назвала себя дурой. По ее мнению, решение, принятое за двадцать минут раздумий в автомобиле, оказалось неправильным. Патологически неправильным, ведь она прекрасно знала, что он так подумает. Однако все еще надеялась, что он не произнесет эту глупость вслух. Стоит оказаться где-то, зажить чем-то, сходить куда-то, как он тут же ставит все под сомнение, как будто жить полной жизнью имеет право только он. Несправедливость? Не хочешь, не общайся. Эту истину она отлично вызубрила. Слава Богу, мысли у Саши были короткие и доходчивые. Иногда грубые, что делало их только доступнее.

— Ты приедешь или нет? — и игривый взгляд. Он уже практически все простил, потому что ему очень хочется сегодня. Впрочем, он и злился от этого. Такое его поведение, как ни странно, только успокаивает ее, ведь тогда становится понятно, что она у него действительно одна. По крайней мере, в этом месяце. Ирка по-прежнему думает, что ему с ней хорошо. Она даже в записную книжку тезисы их совместного общения выписала, чтобы не забываться, когда сердце захлебывается от обиды. Она хочет его, хотя отлично понимает, что сейчас момент неуважения к ней и ее делу достиг апогея. Работы невпроворот, и она, наверняка, не успеет. Будет скандал.

— Приедешь или будешь свои бумажки перекладывать?

— Конечно, приеду, — выдавила из себя Ирен. Она никогда не научится ставить дело на первое место, пока любит своего мачо. — Конечно, ландыш мой, если ты сам не передумаешь. — Она теперь всегда готова к тому, что он может передумать за последние несколько часов, но сегодня он хочет ее слишком сильно, чтобы передумать. Она отметает все, выбрасывает из головы дела и заново перебирает в голове комплименты, придумывая новые, чтобы не повторяться. Он редко ей говорит что-нибудь исключительно нежное, она же его купает в ласках. Наверное, все кончится в тот день, когда ей это надоест, и он не будет ее удерживать. Ей очень грустно от таких мыслей, но она выпрямляет спину и шагает в ночь. Она считает себя полной дурой, но любовь — это ее единственное счастье, и она не хочет ее ни на что менять.

Москва, 2001 год.

Все материалы раздела «Рассказы»



И снова навигация

© 2007 Василий Соловьев. Все права защищены.

Создание сайта — Элкос