Биография
Спецшкола, «Дуня» и «Мерзляк»
Итак, минуя детские сады (слава тебе, Господи!), я оказался в школе. В первых двух классах 34-ой спецшколы с углубленным изучением английского языка мы учились вместе с Пашкой Герулайтисом. Как покажут годы, это совпадение было неслучайным. Примерно в те же годы в моей семье появилось прибавление, моя сестра Лариса, которая через двадцать лет станет женой моего товарища Павла. Но об этом позже.
Не сказать, что я был тихим мальчиком, но уж не хулиганом — точно. Я никогда не дрался, ни в школе, ни после нее, поэтому пресловутая дворовая школа жизни меня каким-то образом миновала. Самое большое хулиганство, случившееся в моей жизни — разрисованные стены. Рисовали вместе, но признался и закрашивал я почему-то один. А вообще, дневник мой пестрел различными яркими воспоминаниями учителей о моем поведении на уроках и переменах, поэтому родителям было нескучно. Маме очень хотелось, чтобы я сам делал уроки, получал хорошие оценки не только по музыке (так как пел чище всех), английскому (так как учительница мне, видимо, симпатизировала) и труду (так как на уроках я безостановочно что-то такое выжигал, чем наш трудовик был сказочно доволен). Но она этого так и не дождалась.
Я прогуливал, врал, мечтал, шутил, влюблялся и страдал, но в моей голове никак не хотели помещаться знания ни физического, ни химического, ни математического характера. Даже книжки я читал ну очень сильно выборочно. Полное собрание сочинений Чехова, Лондона, Твена, Уэллса — это без проблем. Но некоторые книги я откровенно пролистывал. Зато с тех пор читаю только то, что мне по-настоящему интересно. Тогда я этого еще не понимал, и действовал подсознательно, а теперь я очень четко осознаю, делать нужно только то, что приносит в этой жизни радость. Учеба — не исключение.
Впрочем, замечания в дневнике не всегда были спровоцированы моей тупостью, неуспеваемостью или желанием ускользнуть от учебного процесса. Был, к примеру, случай, когда учительница вкатила мне «трояк» только за то, что я поправил ее на уроке. По-моему произносить название дерева «верба» с ударением на последний слог было неправильно. Она же была иного мнения, о чем и оставила красную отметку в моем дневнике. Где-то еще через месяцок-другой она написала: «Родители, срочно придите в школу — ваш сын погибает!» Я, если честно, уже и не помню из-за чего был сыр-бор. Вероятно, очередной лингвистический спор. Да, кстати, я выжил.
А что касается знаний, английского языка, литературы, истории, то если бы не усилия моей мамы, то в голове не отложилось бы практически ничего. Так же и с занятиями на фортепиано нужно поклониться в ножки не только моей маме, но и ее маме, моей бабушке. Сказывают, что бывают дети, которые избавляют своих родителей от каждодневного воспитательного и преподавательского труда. Я даже, кажется, знал одну такую девочку. Нет, не помню.
В музыкальную школу №2 имени Исаака Осиповича Дунаевского я поступил, когда уже учился во втором классе общеобразовательной школы. Просто поначалу моя мама отвела меня в «Мерзляковку», думая, что с моими способностями можно поступить без блата. Я, правда, не очень понимаю, почему нельзя было воспользоваться тем самым блатом, если Маргарита и Галина, то есть, мои бабушка и тетя были довольно известными работниками филармонии. Но почему-то решили не пользоваться. В общем, в «Мерзляковку» меня не взяли без «лапы», а в школу Дунаевского с руками оторвали, извините за каламбур. Мне, как вы понимаете, тогда было все равно.
Флора Абрамовна Горжевская учила меня игре на фортепиано. Все мы ее жутко боялись, особенно если она приходила в коричневом костюме. Если в синем, то еще ничего, но в коричневом… Ей приходилось буквально вколачивать в меня любовь к музыке. Я был упрямцем и ленивцем, но музыку в итоге полюбил на всю жизнь. К сожалению, учителя в школе вдруг стали меняться, как в калейдоскопе — одна эмигрировала, вторая тоже. Третья не успела даже понять, что я за фрукт. Заставляла меня играть пальцами левой руки, находившейся в гипсе после падения со сцены. И все равно, левая у меня слабая весьма.
Напоследок интеллектуальный пинок из этой школы в большую жизнь мне дала теоретик Вальтина Людмила Георгиевна. Вот, уж ее-то боялись все на третьем этаже, вне зависимости от актуального цвета костюма. Во время персональных уроков (то есть, взялась она за меня серьезно) Людмила Георгиевна смотрела мне в глаза пристально и долго, закусив дужку очков — я старался петь какой-то номер упражнений по сольфеджио. Посверлив меня ироничным взглядом еще с полминуты после того как я уже наконец умолк, Вальтина всегда пыталась докопаться до сути: «Ты что поешь, кикимора болотная?» После урока было смешно, но на уроке жутко страшно. Все равно диктанты я списывал, подглядывая в крышку рояля — вычислял по молоточкам, какой именно интервал я не угадал. Особенно помогало с аккордами.
Проклятые интервалы я так угадывать и не научился, как ни старалась Людмила Георгиевна и мой следующий уже училищный преподаватель Ирина Михайловна Молчанова. Одни частные уроки сменялись другими, а я все не мог ответить на вопрос, малую мне играют секунду или большую. Честно говоря, разницы между ними не так много: например, ноты «до» и «ре» — это большая секунда, а «ми» и «фа» — малая. В общем, если между белыми клавишами есть черная, то это большая секунда, а если нет — малая. Обе секунды звучат довольно-таки противно, но без них в гармонии никуда. На собеседовании в музыкальном училище при консерватории я снова ткнул пальцем в небо, когда на вопрос заведующего фортепианным отделением, «какая секунда?», ответил, «малая». «А эта? Совсем малая?» — съерничал он, сыграв теперь уже и впрямь малую секунду.
Академическое музыкальное училище при московской государственной консерватории имени Петра Ильича Чайковского находится в Мерзляковском переулке, поэтому и называется «Мерзляковка» или просто «Мерзляк». В школу ту я не попал, но не попасть в училище шансов не было никаких. Тетя моя там училась, папа мой там учился, и мне наказывали. Между прочим, именно в «Мерзляковке» Галя, моя тетя и подружилась с Толей, моим папой, познакомив его с Наташей, моей мамой. Все начинает выстраиваться, не правда ли?
В музыкальном училище чехарда с педагогами продолжилась. Мой первый наставник Виктор Владимирович Бунин, который еще мою тетю учил играть на фортепиано, убыл на творческие заработки в Алжир, и остаток обучения я провел с Виктором Ивановичем Батуевым. Это был удивительный человек, прирожденный педагог. Каждый из множества его студентов был уверен, что Юрий Иванович так тщательно и душевно занимается только с ним одним, и он самый любимый и самый талантливый ученик, и других таких нет. Так думал и я. Но отплатить хотя бы послушанием не смог, потому что был молод и неразумен. Когда через несколько лет я случайно попал в музыкальное училище, то вдруг оказался на панихиде Батуева. Из-за внезапной болезни его очень быстро не стало, а я даже не успел толком попрощаться — думал, вся жизнь впереди.
Все материалы раздела «История одной мафии»
